Лешкина любовь - Страница 86

К оглавлению

Помолчав, спросил:

— А вы из какой газеты?

— Из районной.

— Салмина будете расписывать?

— Не собираюсь.

— И не надо. У них в бригаде свой сочинитель объявился.

— Вы его знаете?

— Димку-то? Еще бы! — Нагибая голову, Ювал поднырнул под сосновую лапу, нависшую над тропой. Несколько минут назад мы свернули с разбитой, ухабистой дороги на юркую тропу, змеившуюся по окрайке соснового бора. — Осторожнее, фасад личности можете попортить! — предупредил он. — И под ноги смотрите. Тут корни и кочки… на каждом шаге.

— Расскажите мне что-нибудь про вашего Дмитрия, — попросила я.

— А чего про него сказывать? Человек… и есть человек!

Вдруг Ювал замер на месте, предостерегающе подняв руку. Я тоже остановилась. И задрала голову к нависшей над нами первозданно зеленой путанице.

Тишина. Девственная тишина. Лишь где-то далеко-далеко куковала кукушка.

— Посмотрите на вершину вон той сосны, — одними губами сказал Ювал. — Видите маленько?

— Нет, — тоже шепотом ответила я. — Одни ветки.

Ювал сказал:

— А там, на вершине, белка. Хвост колечком и умывается. Чистюля!

— У вас и зрение! — подивилась я.

— Ночью тоже как днем все вижу, — похвастался он. — У меня никталопия.

— Что, что?

— Особое свойство глаз… видеть в темноте.

Обернувшись ко мне, Ювал спросил:

— А кто такие были расстеадорес?

— И понятия не имею.

— А гекатомба? Сезострис? Обсидиан?

— Что с вами? — засмеялась я смущенно. — Откуда вы…

Но парень не стал меня слушать. Снисходительно поморщившись, он снова зашагал по тропе, сбегавшей в низину к небольшому озерку.

В прозрачно чистой — лесной — воде озера отражалось высокое зачарованное небо и вершины невозмутимо спокойных сосен, как бы осененных неведомой нам неземной мудростью.

Мы уже миновали это одичалое озерко, в загадочную глубь которого хотелось смотреть, смотреть и смотреть, ни о чем не думая, когда Ювал брюзжаще протянул:

— Вы разные институты кончали. В газете людей уму-разуму учите. А у нашего Дмитрия восемь классов за плечами. Но спросите-ка его, чего он не знает? Эти разные Сезострисы и Спинозы… от его зубов как семечная шелуха отлетают! Не вру!

Я молчала. Умолк и странный этот парень. Но ненадолго. Чуть погодя он запел фальшиво:

Называют меня некрасивою,
Так зачем же он ходит за мной…

Вся вздрогнув, я вскричала взволнованно:

— Ювал! Миклуха-Маклай! Откуда вы знаете эту песенку?

Сорвав длинную тонкую травинку, парень пожевал ее и уж потом ответил сумрачно:

— Димка… его любимая.

Прошли еще с километр. Ювал остановился и сказал:

— Вам вправо, мне влево.

— По этой тропе? — спросила я.

— Да. Тут совсем-совсем близко.

Парень собрался было идти дальше, но уж по своей стежке, еле приметной в высокой траве, но я схватила его за рукав.

— Минутку. Скажите, а здесь… на лесоучастке… вы еще не блудили?

Ювал выпятил нижнюю губу.

— Много будете знать, скоро… на луну попадете… товарищ корреспондентша!

И, резко повернувшись ко мне спиной, так, что с правого его плеча соскользнула куртка, ходко зашагал прочь.

…Вздымщики ютились в небольшом зимовье — срубовой избе с низкими сенцами.

Илларион Касьянович Салмин сидел в тени сеней на широкой устойчивой скамье и острым ножичком вырезал замысловатый узор на ясеневой палке.

— Здравствуйте, — сказала я, приближаясь к зимовью.

Салмин глянул на меня вопросительно чуть сощуренными глазами. Одет он был по-домашнему: просторная сатиновая косоворотка без пояса, синие диагоналевые галифе. На босых ногах разношенные чувяки.

Замедляя шаг, спросила:

— Не узнаете?

— Кажись, признаю, — не совсем уверенно промолвил Салмин. Отряхнул с колен завитки стружек, встал. Вдруг скуластое, медно-бурое его лицо посветлело. — Здравствуйте, здравствуйте! Присаживайтесь, барышня из редакции. А то с дороги поустали. Очень даже удачно вы… в самый как раз наш выходной пожаловали, а то и не застали бы ни души. Дворец-то наш цельными днями пустует.

Я присела на скамью, поставив к ногам сумку.

— Чем прикажете вас потчевать? Чайком с сушеной земляничкой али грибной похлебкой?

— Ни тем, ни другим. Я недавно завтракала. Вы вот садитесь, Илларион Касьяныч. И расскажите, как ваша семья… довольна ли квартирой?

— И не говорите! — Салмин взмахнул большой про-черневшей рукой, снова присаживаясь на скамью. — Жинка балакает: «Мы, Касьянушко, только теперь свет увидели! Не жизнь, а настоящий ро́ман!» Я уж писал товарищу Комарову — благодарил за подмогу.

Взглянув на растворенную дверь в сени, завешенную марлевым пологом, полюбопытствовала:

— Вы один?

— Молодцы мои в поселок закатились. Еще с вечера. А Дмитрий… этот по рани на тракт улепетнул. Гостью провожать отправился. Татьяной ее зовут. Такая, скажу вам, скромница. И работящая. Все полы нам перемыла, всю посуду. Приезжала навестить нашего отшельника. Школьные товарищи Димы — они в армии сейчас — просили Танюшу прокатиться. Издалека деваха-то. Чуть ли не из-под самой Москвы. Вместе они учились. Забыл, как деревня прозывается, откуда Дмитрий.

— Как из деревни? — переспросила я и прихлопнула на руке раздувшегося от крови комара. — А мне кто-то говорил: из Москвы ваш Дмитрий, сын народного артиста…

— Пустое! Это он понарошке… любопытствующим всякую напраслину возводит на себя.

Не удержавшись, я разочарованно протянула: